Исповедь Ассассина

Автор: Тоги ди Драас

 

 

Вместо пролога.

Вы взяли старый потрепанный фолиант и сдули пыль. Разобрать, что же было нарисовано на обложки, никак не могли. Прошло слишком много времени. Отвернув окованный корешок, на Вашем лице проступило удивление, как это может быть: страницы были белыми, шрифт ровным и понятным. Казалось, что книга, только вчера была написана. Но этот корешок! Вы еще раз посмотрели на него – ничего примечательного: краски стерлись и рассыпались, бронзовый ободок слегка позеленел, а замочек, выполненный в виде искривленного ножа, все также был остр и чист. Ни одна ржа не пристала к металлу.

Вы подошли к столу и положили на него книгу и зажгли свечи на втором подсвечнике, первый поставили рядом. Теперь света было предостаточно. Присев в кресло-качалку, положили на ноги клетчатое одеяло и снова взяли книгу.

Отвернув корешок, Вы пробежали глазами по титульному листу, внимание в большей степени привлекло одно - название. Сколько же можно выразить всего двумя словами: убийство, смерть, работа, покаяние, тяжелая судьба, непонимание! Только два слова.

Вы не стали читать дальше. Еще не понимая, о чем написал автор, закрыли книгу.

Название уже говорило о многом. Два слова! Всего два слова.

Вы сначала прошептали их, затем тихо проговорили вслух: «Исповедь ассассина[1]». Два слова, всего два слова!

Любопытство все же взяло верх, Вы отвернули титульный лист и утонули в повествовании. Вам вдруг стало интересно, кто же этот ассассин, как его зовут, почему исповедуется, о чем рассказывает священнику или кому-либо еще?

 

* * *

 

Вот и начало моей истории. Нет в ней того, чего нельзя было бы найти в жизнях других людей. Моя судьба – одна из многих, похожих на все остальные. Был я и влюблен, и предан, прославлен и обесчестен. Сей труд расскажет о моей жизни и о людях, с которыми мне довелось встречаться. У каждого из них была своя жизнь и свое видение мира, лишь одно нас объединяло – эпоха. Просто, мы  вместе оказались во времена Империи гиттов, в одни и те же годы – вторая половина XII[2] века от рождения Единого Бога.

Думается мне, что начать историю необходимо за двадцать лет до смерти Нита, сына Таргиса Объединителя. Пусть это будет скучно, но без предыстории Вам не понять мою роль в этом приключении.

Это был год 1151-ый от рождения Единого Бога. Зима тогда выдалась особенно холодная. Много людей в славном городе Люмме почило от голода. Моей же семье повезло более, никто не умер, и все были этому рады, особенно отец и мать, носившая меня в утробе.

На свет Божий я явился в первый день Рождень-месяца. В семье мог быть праздник, ибо первенец родился в столь ясный солнечный день равноденствия. Но вместо этого вся семья: отец – ходил в печали, я же странно был весел и даже не плакал. Отец, не смотря на столь печальное событие, нарек меня Игведом. Я радовался этому миру, как и было заложено в имени, в то время как Единый Бог распорядился обменять жизнь матери на мою, чистую и блаженную. Хотя многие потом говорили, что меня создал Искуситель: по велению судьбы, я был левшой.

В шестой день ее похоронили. Отец с тех пор стал меньше работать в поле, но стал чаще топить горе в кружке знаменитого Люммейского эля. А на время моего младенчества мать заменила тетка, жившая тогда в трех домах от нашего вниз по Фельдштрасе[3].

Рос я быстро, но был не столь силен и крепок, как другие дети. Часто болел, поэтому ребята не желали брать меня в игры. Теперь же знаю, что они поступали правильно. Ведь если бы играл тогда с ними, то не стал бы тем, кто я есть.

У меня была лишь одна отрада – Арена. Детей туда не пускали, потому как люди там сражаются до смерти, услаждая ненасытную жажду крови Кирдорбургской знати[4]. Однажды я все нашел лаз, и с тех пор каждый день убегал из дома, чтобы хоть глазком взглянуть на бои. Тогда-то я впервые увидел голубоглазого мидгара и русоволосого летра.

Если бы кто-нибудь тогда знал, что мне придется на всю жизнь запомнить Арену, то запер бы меня в подвале или сразу бы убил. Меж тем мне было всего восемь лет от роду, когда произошел случай, в корне изменивший мою жизнь.

Привратник, обходивший Арену, заметил меня и за шкирку вытащил на улицу. Все могло быть хорошо, он бы меня прогнал, как обычного бродягу, но я попался уже не в первый раз. И на этот, привратник решил меня проучить. Он даже нашел палку, чтобы ударить.

Однако все случилось столь быстро, что я сперва даже и понять не успел, что сделал. При замахе он обнажил подмышку, немногие тогда полностью сшивали рукав и подкольчужник. Как я и говорил, что все произошло очень быстро. Я быстро вытащил кинжал из пояса привратника и быстро воткнул клинок в незащищенное место – вогнал по самую рукоять. Когда открыл глаза, то увидел, что стражник лежит на земле, а под ним разлилась темная вязкая жидкость. На лице застыло удивление: как это мог восьмилетний мальчишка убить привратника? Но ведь смог.

Сколько же раз я переживал этот день, мне и до сих пор сниться это чуть ли не каждую ночь.

Больше я на Арену не ходил и не смотрел жестокие побоища. Мне хватило одного – короткого и впечатлительного. Я отнял жизнь у другого человека!

Волею судьбы не меня обвинили в смерти привратника. Никто и поверить не мог, что восьмилетний мальчик может убить, убить с одного удара кинжалом.

Бои меня больше не прельщали, и я нашел занятие другое – кузнечное дело. Может быть, я бы работал в поле, как мой отец, но он был слишком занят в кабаке, и до меня у него никогда не доходили руки.

Прогуливаясь пасмурным днем по городу, я услышал удары о сталь. Сперва подумал, что где-то идет бой или тренировка, даже хотел убежать, чтобы не слышать металлические стоны. Затем прислушался к мелодии, она не была похоже на стон или плач, скорее всего в ней чувствовалась игра, задор, веселье. Зачарованный этими звуками, я спустился в небольшой подвал на Шмидегассе[5]. Как я потом узнал, в каждом городе есть своя подобный переулок.

Добродушный старичок, которого все почему-то звали Углем, заменил мне отца. Я ему нравился, он часто отвлекался от работы, чтобы помочь мне что-нибудь сделать, объяснить или просто сказать ласковое слово. Так из убийцы я медленно превращался в подмастерье.

Иногда все же я ненароком вспоминал Арену. Шипение воды мне казалось ором ликующей толпы, а раскаленная до цвета вишни сталь у меня вызывала приступы тошноты. Никогда раньше я так не боялся крови.

Подмастерьем стать мне было не суждено. Я знаю, что Вы можете сказать, вот лентяй, дурак, такое место уступил. Но не я ушел из кузницы, это Уголь умер. Кузницу же перекупил богач из Кирдорштадта[6]. Он—то и вышвырнул меня.

Да все и было бы ничего, вот только отец ушел в кабак и не вернулся. Я ждал его день, два, неделю, но его не было.

У меня теперь было одно занятие: бродить по улицам и выпрашивать монету на хлеб. Поначалу никто мне давал, просил я плохо, неумело, но зато уже через год, когда и совсем забыл об отце, я на площади устраивал такие спектакли, что в этот день даже трубадуры отказывались выступать. Зимой было сложнее. Представления на холоде не многих впечатляли, и мне пришлось освоить еще одно мастерство – взлом. Сколько же я намучился со своим замком, пока не открыл его сам, без ключа. Я, бывало, часами сидел и вслушивался в скрежетание отмычки в скважине замка. Долго и упорно пытался вскрыть замок, и настал день, когда я это сделал. Теперь пошло куда легче, чем играть роль сиротливого мальчика, которого все обижают.

Я не знаю, видели меня или нет, когда забирался в дома, но никто даже слова не скажет, когда я после полудня бродил по улицам и всматривался в замки, выбирая какой попроще. Думаю, все дело было в том, что не крал ничего, кроме еды. Мне нужно было лишь выжить. И я выжил!

На мое тринадцатилетие, после долгой зимы, я вышел на площадь и хотел начать обычное представление, как высокий и худощавый человек в белой с золотом мантии подозвал меня и дал серебряник, приказав мне показать жонглерское искусство. Я обрадовался, вдруг этот человек возьмет меня в труппу артистов, но у него на меня были другие планы.

Наконец-то я стал кому-то нужным! Моего благодетеля звали Ллигхертом. Он был лекарь, именитый лекарь. Кирдор даже отдал во владение небольшой участок земли близ Дирдсее[7] и закрепил имение под Ллигхертом, а также с двадцаток слуг, которые должны были вести хозяйство и присматривать за господином. Теперь же лекарь мог передавать эту землю и титул ландграфа[8] по наследству.

Вот здесь-то я и понадобился лекарю. Он был стар и измучен жизнью, детей не было, я же был никому не нужный сирота. Так в десять лет я обрел семью и стал наследником имения Ллигхертхаус[9]. Лишь одно условие поставил Ллигхерт – я должен был выучиться на лекаря. Занятие это было не легче, чем работать в кузнице.

Обучение началось с того, что мне предстояло освоить грамоту. Как же я намучился с письмом! Буквы не хотели выводиться на бумаге. Часто я их даже путал, чертил палочку не там, где надо. Ллигхерт относился к этому спокойно, а меня же это выводило из себя. Я хотел обучиться грамоте. Если что-нибудь не получалось с первого раза, то в меня словно бес вселялся. Одно было утешение – кузница.

С Громфирдом я познакомился сразу, как приехал в имение. Это был высокий широкоплечий кузнец с вьющимися огненно-рыжими волосами. Он всегда смотрел на меня жгуче-зелеными глазами так ласково, по-отечески. Не вольно я вспоминал Угля. У них даже улыбка была одинаковая.

Кузница была единственным местом, где я забывал все. Плетение кольчуги - колечко за колечком – меня успокаивало. Даже не знаю почему, но мне становилось спокойно.

Ллигхерт никогда не ругал меня за это занятие. Еще на первом уроке он заметил, куда я побежал. Вернулся же довольным и готовым к новому потоку знаний. Так было каждый раз.

Мало-мальски освоив правописание, я принялся изучать травы и животных. Ради такого случая Ллигхерт подарил мне первую книгу – «Писание о Травах и Цветах».

С этого момента мне позволялось убегать из дома, ходить вплоть до озера. Перед прогулками лекарь мне давал листок с названиями трав, которые ему нужны. Я бросал в сумку книгу и несколько баночек и мчался в лес, что было сил.

Меня могло не быть часа два, а иногда дело доходило и до суток. Как-то раз меня не было неделю, вот тогда-то и начался переполох. Я не хотел возвращаться, пока не найду все травы из списка. Мне оставалось найти лишь лист желтоцвета. Его, к моему несчастью, нигде не было, ни в поле, ни в прилесье, даже близ озера и то не было этого растения.

Я не знаю, сколько меня искали, но нашли буквально сразу. Я уже брел к имению, как вдруг под ногой хрустнула веточка. Случайно поглядев вниз, я заметил до боли знакомый лист. Сверился с книгой, понял, это то, что мне было нужно – лист желтоцвета.

Вот было удивление людей, когда я выбежал из чащи с радостным криком! По началу они испугались, не каждый день над имением поднимался шум, особенно, если это детский крик. Задыхаясь от собственной гордости, я рассказывал, как искал этот лист.

После этого меня на месяц заперли в комнате. Выходить из нее мне не разрешалось, даже в кузницу. Поначалу я злился, но потом привык. Большую часть времени я читал. И занятие это меня настолько затянуло, что не помню уже, как я смог освоить «Писание о Божьих Тварях» и «Рифмованную Хронику Гиттов». Последняя книга была очень редкой и считалась запретной из-за того, что написана она была самим Кирром IV-ым Язычником - потомком Аргана Основателя - в 1078 году. Осенью он и почил.

Кёниг[10] Кирдора долго трудился, переводя Веды Гиттов с древних рун на новую письменность, заимствованную у ломеев. Также он дописал, что происходило потом, когда пришло Единоверие, от постройки первой церкви в Нитрштадте в 970 году до 1078 года. Затем его сын – кёниг Ирд IV-ый, прозванный Медведем за дюжую силу и храбрость, - продолжил писание.

Мне больно стало, когда прочитал последние строки, относящиеся к Крестовому походу[11] в 1083 году:

…И до Кирдорбурга скакать пришлось им

Полями, много рек переходя…

…Здесь грабили они и жгли,

Всей силой край опустошая,

И за собою оставляя

Повсюду ужас разоренья…

На этом обрывается хроника, и лишь чудом книга осталась цела. Еще более удивительно, как она оказалась у Ллигхерта. Но это было уже не мое дело.

Месяц кончился очень быстро. Или это я так теперь считаю?

После чтения взаперти еще больше углубился в книги. Кузница отошла на второй план, и появлялся там я не чаще раза в неделю, а потом и в месяц, в полгода. Громфирд не жаловался. Он понимал, что Ллигхерту оставалось жить не долго, и он должен был передать свои познания юному ученику.

Так год за годом длилось мое становление лекарем. Я узнал очень многое из того, что мне доселе было неизвестно, а иногда и запретно. Но Ллигхерт считал по-другому – я знал слишком мало.

Но настал день, когда мне открылись сокровенные тайны. В день четырнадцатый Листень-месяца 1169 года лекарь, приютивший меня, сильно заболел и слег в постель. Вечером он призвал меня в опочивальню. Выглядел лекарь истощенным и измученным. На голове не осталось ни единого черного волоска, разлохмаченные локоны сливались с белоснежными подушками. Взгляд его был тяжелым и томным – огонек жизни неумолимо потухал.

Он подозвал меня ближе и, глотая воздух большими порциями, прошептал:

―      Игвед… ты мне… стал… сыном… Нет… ничего не… говори… Там… в занавеси… есть ключ… от комнаты… в библиотеке… возьми его… открой…

Ллигхерт почил.

Сколько же горя принесла его смерть. Имение на несколько дней погрузилось в печаль. Женщины рыдали, мужчины молча поминали Аргонирским вином – его любимым.

Никто и представить не мог, что теперь придется жить без старого лекаря. Странно, но всю зиму меня называли ландграфом. Имение я доверил Тобмилду, управляющему. Он без моих советов знал, что делать.

Я выполнил предсмертное пожелание Ллигхерта. В тайной комнате на овальном столе лежали фолиант в красном с золотым переплетом и сундучок из редкого и всегда холодного металла. Первым делом я посмотрел содержимое сундучка: там оказались какие-то инструменты. Один был похож на нож, только тонкий и с очень острым небольшим лезвием; плетеной рукояти не было, лишь голый металл. Несколько предметов походили на ножницы, но концы были слегка загнуты и были совершенно тупы, даже намеков на заточку не было. Также там лежала стальная игла, прочные черные нити и разрезанная на равные лоскуты мягкая белая ткань. Такого материала я ни разу не видел и тем более не трогал.

Только тогда перевел взгляд на книгу, может, хоть она пролила бы свет на странные инструменты? Так оно и было. Я заглянул в книгу, где большими красными буквами красовалась надпись на незнакомом мне языке. Не были это и руны, Ллигхерт мне их показывал. Наоборот буквы были объемными и плавными с множеством изгибов и переплетений. Чуть ниже я увидел неразборчивое предложение: «Книга о Человеке и его Строении, Написанная Эльфами, Живущими в Льесальфахайме[12], и Переведенная Лекарем Ллигхертом близ Озера Дирдсее».

Так я начал изучать анатомию. Это ломейское слово само пришло мне на ум, очень редко я слышал его от Ллигхерта, и оно засело у меня в голове.

На чтение книги мне потребовалось не более недели, но чтобы вникнуть и познать все то, что описано у меня ушло гораздо больше времени – вся зима.

Это настолько было занимательно, что во снах перестал видеть Арену и того мертвого охранника.

На двадцатилетие я пожелал стать лекарем, и был им целую неделю, пока не пришло письмо. Оно изменило всю мою жизнь, перевернуло мир. Все стало другим. Наконец я мог стать именитым лекарем!

Письмо пришло второго Водень-Месяца 1170 года. Я так обрадовался, что могу показать себя. Однако вести были грустные: Принц Нит – наследник Империи, - сын Таргиса Объединителя заболел, и Ллигхерту, именитому лекарю, было предписано выехать в Нитрбург, в замок Кайзера[13]. Но вместо него поехал я.

С этого и начались все мои приключения. Я узнал, что представляет собой Империя, какие люди живут за пределами Ллигхертхауса. Вы скажите – начал жить, я же считаю, что начал умирать. И быстрее, чем того хотелось.

Путь из имения до Нитрштадта был довольно долог, но я все же старался ехать как можно быстрее – загнал не одну лошадь. Через пятнадцать беспокойных дней я с еще большей тревогой въехал в столицу. К моему огорчению, никто не спросил, как меня зовут и кто я такой. Но когда уже подъезжал к Нитрбургу, ординатор[14] окликнул меня, с пылу выложил все, что знал о себе.

Из всех слов его заинтересовало только Ллигхерт. Стражник живо проводил меня до замка, и, словно герольд, кричал во все стороны, что приехал именитый лекарь Ллигхерт из провинции Кирдор.

Совсем забыл сказать, что былое королевство Кирдор, равно как и Люмме, Аргонир, Ромада, Аранн, Тэль, Длорден и Нитрия – теперь единая Империя. Нашелся человек, который смог объединить королевства: одних он покорял войной, других - экономически, третьих – дипломатически. Именно поэтому Кайзер Таргис был прозван Объединителем. Именно он смог это сделать.

Но теперь его сын стоял на грани смерти, и я, скрываясь под именем Ллигхерта, приехал его вылечить.

Я поступил так, как поступил бы мой учитель: отказываясь от почестей при встрече, попросил проводить меня к наследнику престола. Нитом звали парнишку лет пятнадцати. Он лежал на мягкой кровати в просторной комнате, шторы были завешаны, опочивальня же оставалась светла. Рядом с постелью сидела Кайзерина, выглядела она устало и беспокойно. Она не спала дня два, может, и целую неделю, а то и две.

Когда я вошел в комнату, Дольгана умоляюще посмотрела, может, она хотела еще что-то сказать, но не смогла, и обмерла. В чувство я привел ее с помощью жидкости с резким запахом.

На все мои уговоры пойти отдохнуть, Кайзерина лишь отмахнулась, но покушать не отказалась.

По правилам, лекарь не должен был осматривать больного без присутствия родных или придворного лекаря. Они подошли как нельзя к стати. На меня смотрели не то недовольно, не то недоверчиво. Мне же было на них наплевать, я может один знал анатомию среди этих толстосумов, съехавшихся в Нитрштадт ради того, что за вылеченного наследника могли с лихвой отплатить. Вот и понаехало всякого сброда.

Я осмотрел мальчугана – все было похоже на обычную простуду, но рядом с подушкой обнаружил комочек вязкой металлической жидкости – ртуть. Именно ей многие лекари лечили все болезни, мне об этом еще Ллигхерт говорил. Это было плохо.

Когда снова вошла Кайзерина, я рассказал, чем болел наследник до прихода лекарей. Надо отдать должное Дольгане, она не дрогнула, стояла на ногах крепко и вслушивалась в каждое мое слово, изредка кивала, иногда оглядывала присутствующих. Долго стоять ей не пришлось – я сказал, что Нит проживет не больше недели.

Мне все же позволили привести ее в чувство перед тем, как снисходительно проводить меня в отведенные покои.

Утром, как обычно, динерина[15] зашла в опочивальню Принца, убраться в комнате и по возможности сменить постельное белье. Ее крик и стал знамением того, что наследника Империи не стало.

Два дня весь замок был взбешен. Как это так Принц Нит умер?! Придворные лекари наперебой твердили, что он выживет, а пришел двадцатилетний парень и заявил, наследнику жить оставалось не долго.

Два дня Кайзер и вся знать искали виновника. И нашли – меня.

Змеиные языки придворных лекарей убедили Таргиса, что во всем повинен я и некромантия, которой я занимался.

Вы, наверное, тоже поверили в это.

В магию я не верю до сих пор, фокусы могут показывать и бродячие трубадуры, по себе знаю. С некромантией даже не сталкивался.

Но Империи нужен был козел отпущения – и они его имели. В навет поверили все, Божьи Судьи так сразу и безоговорочно твердили, что меня нужно четвертовать или колесовать. Но волею судьбы меня лишь избили палками на центральной площади столицы и выпроводили за ворота.

Привязав ногу к седлу резвого скакуна, ординаторы пару раз ударили мне в бока, от чего я изогнулся в корчах. Затем граумантлер[16] прижег зад мерина, и конь бешено помчался по Тракту[17], волоча меня за собой. Боли я не помню, сознание я потерял на первом булыжнике, задев его головой.

Лишь одно меня занимало – я видел сон, где решалась моя жизнь: кто я - лекарь или некромант?